— Бедный мой пес… — начал он плаксивым голосом.
Но расшалившийся Исав, совершенно не расположенный к подобному обращению, бойко попытался ухватить зубами руку, которая хотела его погладить, вырвался, спрыгнул на пол, заигрывая, отскочил в сторону, залаял и радостно убежал.
И тут произошло нечто настолько необъяснимое и гнусное, что я отказываюсь рассказывать подробно. Тобиас Миндерникель стоял, опустив руки, немного наклонившись вперед, сжав губы, а глазные яблоки его жутко дрожали в глазницах. Затем, вдруг, как-то безумно подпрыгнув, ухватил щенка, в руке у него блеснул большой сверкающий предмет, и после одного-единственного взмаха — от правого плеча до нижней части груди — пес рухнул на пол, не издав ни звука, просто упал на бок, содрогаясь, весь в крови…
Через несколько секунд собака лежала на диване, а Тобиас стоял перед ней на коленях, прижимал к ране платок и бормотал:
— Бедный мой пес! Бедный мой пес! Как это все печально! Как печальны мы оба! Ты страдаешь? Да-да, знаю, страдаешь… Лежишь тут, такой несчастный! Но я с тобой, с тобой! Я утешу тебя! Мой лучший носовой платок…
Но Исав захрипел. В его потускневшем вопросительном взгляде была одна растерянность, детская невинность и жалоба хозяину, — затем он слегка вытянул лапы и умер.
Тобиас же оставался неподвижен, положив голову на тело Исава и горько плача.
Луизхен
Перевод Е. Шукшиной
I
Существуют браки, рождение которых не в состоянии вообразить себе самая беллетристически натренированная фантазия. Их следует принимать, как на театре принимаешь авантюрные сочетания противоположностей, например, старости и глупости с красотой и живостью, являющиеся заданной предпосылкой и закладывающие основу для математического построения фарса.
Что до супруги адвоката Якоби, она была молода и красива — женщина необыкновенной привлекательности. Лет, скажем, тридцать назад ее крестили Анной-Маргаретой-Розой-Амалией, но с тех пор, сложив первые буквы, называли не иначе как Амра — именем, своим экзотическим звучанием подходившим к ней, как никакое другое. Ибо хотя темень сильных, мягких волос, которые она носила на левый пробор, зачесывая с узкого лба в обе стороны наискось, была всего лишь коричневой густотой каштанового плода, кожа тем не менее отливала совершенно южной матовой, смуглой желтизной, обтягивая черты, также словно созревшие под южным солнцем и своим вегетативным и индифферентным великолепием наводившие на мысль о какой-нибудь султанше. Этому впечатлению, подтверждаемому каждым ее жадно-ленивым жестом, ничуть не противоречил тот факт, что, по всей вероятности, разум этой женщины был подчинен сердцу. Стоило хоть раз увидеть ее невежественные карие глаза — причем она весьма оригинально четкой горизонталью вдавливала красивые брови в почти трогательно узкий лоб, — и все становилось ясно. Но она, нет, она не была такой уж простушкой, чтобы этого не знать: она просто-напросто предпочитала не выставлять на всеобщее обозрение свои слабые места, редко и мало говоря; а что возразишь против красивой и немногословной женщины. О, слово «простушка», скажем прямо, характеризовало ее менее всего. Взгляд Амры свидетельствовал не об одной глупости, а еще и о каком-то похотливом лукавстве; сразу было заметно, что женщина эта не настолько ограниченна, дабы не иметь склонности пошалить… Кстати, в профиль нос ее выглядел, пожалуй, немного слишком крупным и мясистым; но роскошный широкий рот был красив совершенной красотой, хотя и не имел никакого иного выражения, кроме как чувственного.
Итак, эта вселяющая тревожные опасения женщина являлась супругой сорокалетнего адвоката Якоби, и всякий, кто его видел, поражался. Он был в теле, этот адвокат, он был больше чем в теле, настоящий колосс, а не мужчина! Ноги в вечных пепельно-серых брюках колонноподобной бесформенностью напоминали ноги слона, округленная жировыми отложениями спина была спиной медведя, а чудной, обычный его серо-зеленый пиджачишка с таким трудом застегивался поверх невероятного шарообразного живота на одну-единственную пуговицу, что тут же разлетался в обе стороны до самых плеч, стоило эту пуговицу расстегнуть. На таком-то мощном туловище почти без перехода в виде шеи сидела, однако, сравнительно маленькая голова с узкими водянистыми глазками, коротким плотным носом и свисающими от избыточной полноты щеками, между которыми терялся малюсенький рот со скорбно опущенными уголками. Круглый череп, а также верхнюю губу покрывала редкая жесткая щетка светлых волос, под которой, как у перекормленной собаки, равномерно блестела голая кожа… Ах, да всем тут же становилось ясно, что полнота адвоката не здорового свойства. Гигантское как в длину, так и в ширину тело отличалось избыточной жирностью, но отнюдь не мускулистостью, и часто можно было наблюдать, как кровь внезапно приливает к отечному лицу, чтобы так же внезапно уступить место желтоватой бледности, а рот при этом кисло кривится…
Практика адвоката являлась весьма ограниченной; но поскольку он, отчасти со стороны супруги, имел немалое состояние, то чета — кстати, бездетная — занимала на Кайзерштрассе удобный этаж и была активно вовлечена в жизнь общества; правда, несомненно, в соответствии со склонностями госпожи Амры, так как адвокат, участвовавший во всем лишь с каким-то вымученным старанием, никак не мог быть при том счастлив. Характер этого толстого человека можно назвать самым странным. Не было на свете никого вежливее, уступчивее, предупредительнее его; но, пожалуй, не отдавая себе в том отчета, все ощущали, что это сверхдружелюбное и льстивое поведение по каким-то причинам вынужденно, что в основе его малодушие и внутренняя неуверенность, и становилось как-то не по себе. Нет зрелища отвратительнее, чем человек, презирающий сам себя, но все же из трусости и тщеславия желающий быть обаятельным и нравиться: не иначе, по моему убеждению, обстояло дело и с адвокатом, который в своем почти пластающемся самоумалении заходил слишком далеко, чтобы сохранять необходимое личное достоинство. Он мог сказать даме, которую хотел подвести к столу: «Сударыня, я очень противный, но не угодно ли?..» И говорил он это, не обладая талантом посмеяться над собой, сладковато-горько, вымученно и отталкивающе. Следующий анекдот также достоверен. Однажды, когда адвокат прогуливался, какой-то рабочий, громыхая мимо ручной тележкой, крепко проехался тому по ноге колесом. Увалень слишком поздно придержал тележку и обернулся, на что адвокат, совершенно оторопев, побледнев, с трясущимися щеками, низко-низко надвинул шляпу на лоб и пробормотал: «Простите». Подобное приводит в негодование. Но этого странного колосса, казалось, постоянно мучила совесть. Появляясь со своей супругой на холме Жаворонков — главной эспланаде города, — он боязливо и бегло со всеми здоровался, время от времени бросая робкие взгляды на изумительно эластично вышагивающую Амру, словно испытывая потребность смиренно склониться перед каждым лейтенантом и попросить прощения за то, что он, именно он обладает этой красивой женщиной; и жалостливо-дружелюбное выражение его рта, казалось, умоляло, чтобы над ним, ради Бога, не смеялись.
II
Намек уже прозвучал: почему, собственно, Амра вышла замуж за адвоката Якоби, остается только гадать. Он, однако, со своей стороны, он любил ее, и любовью столь пылкой, что, несомненно, редко встречается у людей его комплекции, и столь смиренной и робкой, что соответствовала всему его остальному естеству. Часто поздно вечером, когда Амра уже отправлялась на покой в большую спальню, высокие окна которой были задернуты сборенными гардинами в цветочек, адвокат так тихо, что слышались не шаги его, а лишь мерное содрогание пола и мебели, подходил к тяжелой кровати, становился на колени и бесконечно осторожно брал ее за руку. Обычно в подобных случаях Амра горизонтально вдавливала брови в лоб и молча, с выражением чувственной злобы смотрела на своего непомерного мужа, распростершегося перед ней в слабом свете ночной лампы. Он же, пухлыми трясущимися руками бережно отводя с ее локтя рубашку и вжимая печально-толстое лицо в мягкий сгиб этой полной смуглой руки, туда, где на темной коже проступали мелкие голубые прожилки, — он начинал говорить приглушенным дрожащим голосом, как вообще-то разумный человек в повседневной жизни обычно не говорит.
— Амра, — шептал он, — моя дорогая Амра! Я тебе не помешал? Ты еще не спишь? Господи, я целый день думал о том, как ты красива и как я тебя люблю!.. Послушай, что я хочу тебе сказать…это так сложно выразить… Я так тебя люблю, что у меня иногда сжимается сердце и я не знаю, куда зеваться; я люблю тебя выше моих сил! Ты, должно быть, этого не понимаешь, но верь мне… и хоть раз ты должна сказать, что немного благодарна, потому что, понимаешь, такая любовь, как моя к тебе, имеет в этой жизни свою ценность… и что ты меня никогда не предашь и не обманешь, пусть ты и не можешь меня любить, но из благодарности, из одной благодарности… Я пришел попросить тебя об этом, очень попросить, как только могу…
